Олег Хвостов

Олег Хвостов с 1998 года входил в питерскую группу «Товарищество Новые Тупые» (1996–2001) и участвовал в их абсурдистских акциях и перформансах. Это сообщество художников стало реакцией на ощущение неустроенности, безнадежности конца 1990-х и тотальную постмодернистскую иронию, которая царила в интеллектуальной мысли тех лет. В этих обстоятельствах, чтобы сохранить искренность и энергию чистого художественного жеста, нужно стать тупым. Их искусство для самих себя — тех, кому не светят постижения глубин современной философии, кому недостижимо участие в музейных выставках, тех, кто всегда останется в неизвестности. Их творчеству были характерны преувеличенная скромность, подчас юродство, свобода быть маргиналом. Но с наступлением капиталистически устойчивых, богатых 2000-х их художественная стратегия потеряла актуальность, и группа естественным образом распалась. Вскоре от искусства чистого жеста Хвостов перешел к более традиционной форме, к живописи. Он всегда был художником-самоучкой и не заканчивал ни университетов, ни академий. Учился сам, в музеях, галереях и в культовой «Пушкинской, 10», как говорит он сам про свою школу: «Вот раньше учились в мастерских у мастеров, и у меня было почти то же самое. Только я не ходил каждый день к какому-то художнику, чтобы под его руководством рисовать, общение и обучение мое было обширным и разнообразным».

Вскоре от искусства чистого жеста Хвостов перешел к более традиционной форме, к живописи. Он всегда был художником-самоучкой и не заканчивал ни университетов, ни академий. Учился сам, в музеях, галереях и в культовой «Пушкинской, 10», как говорит он сам про свою школу: «Вот раньше учились в мастерских у мастеров, и у меня было почти то же самое. Только я не ходил каждый день к какому-то художнику, чтобы под его руководством рисовать, общение и обучение мое было обширным и разнообразным».

Олега Хвостова выделяет самобытная и узнаваемая манера: упрощенные геометрические формы, сведение натуры к набору простых фигур, контрастные сочетания кричащих цветов, выстроенных по градиентной растяжке. Хвостов работает на границе декоративных возможностей живописи. Воспитанный на музейных шедеврах Эрмитажа, он находит следы примитивистского искусства не только у художников соответствующего направления, как Анри Руссо и Фернандо Ботеро, но и в изображениях райской природы самого основателя масляной живописи Яна ван Эйка, представителя Северного Возрождения XV века. Манере и образам Хвостова близок и народный примитивизм, идущий от древнерусского лубка, в чем он сближается с русским авангардом начала XX века. В частности, градиентные растяжки, формирующие объемы в его живописи, напоминают картины периода кубизма Казимира Малевича.

Однако в творчестве Олега Хвостова есть источники и более современные, из ленинградско-петербургской культуры. Наследие «Новых Тупых» выразилось в абсурдистской свободе живописи Хвостова в духе поэта-абсурдиста Даниила Хармса: это сравнение не случайно, в середине 1990-х в Санкт-Петербурге устраивались «Хармс-фестивали» экспериментального искусства, и с того периода наследие этого автора обрело новую популярность и актуальность, проникло в искусство многих. Заметно общее влияние (особенно в ранних картинах) ярких, с черным юмором работ некоторых ранних художников-некрореалистов — движения, возникшего в Северной столице в 1980-х. Название движения говорит само за себя, и в их «боевой клич» тоже входило слово «тупость», по сути это подразумевает внешнюю радикальную простоту и буквальность в выбранном направлении деятельности, и при этом ярую энергичность.

В 2000-е годы Олег Хвостов много работает в жанре портрета. Подобно американским художникам поп-арта, он обращается к иконическим героям из сферы массовой культуры и политики, ставя вопрос о воспроизводимости образа. Хвостов отмечает, что его искусство стоит вне социополитической реальности: «Моя позиция: увидел в окне ядерный гриб, мольбертик к окошку пододвинул и молча зарисовывай». Продолжая линию иконических образов, Хвостов обращается к шедеврам мировой живописи, создает их интерпретации в своем авторском стиле. И параллельно он работает над большой серией вариаций автопортретов, объясняя это тем, что на самом деле многие художники пишут в своих картинах одно и то же лицо (например, Леонардо да Винчи) — это один из методов экзистенциального поиска.

В середине 2000-х Хвостов открывает в своем творчестве жанр пейзажа, в это же время его изобразительный язык становится точнее и вывереннее. Геометрические формы еще больше упрощаются, будто бы круглеют, надуваются. Тогда же складывается и «изобразительная азбука» художника: шаровидные деревья, стволы-цилиндры, ровные ряды пашен, флегматичные коровы, застывшие в воздухе самолеты, редкие обнаженные фигуры людей… Сюжеты то милы, то комичны, то тревожны в своей простоте; небольшим набором средств Хвостов достигает самых разных настроений живописи. Но в пейзажах Хвостова будто отсутствует что-либо природное. Гладкие яркие формы в равномерном холодном освещении словно сделаны из синтетического материала, а сформированные из них пространства застыли в безвременье как некие условные модели мира. Vladey